Началась сегодня терапия на базе больницы энергетиков. От меня недалеко, но всё равно двумя транспортами ехать...)
Оказалось, это в одной остановке от той локации, где мы на свадьбе были
А ещё там неподалёку букинистический магазин, о котором мне Аня рассказывала — надо бы туда заглянуть. Ну да за 50 дней успеется))
Это самый длинный цикл и ,по факту, самый для меня важный. И самый интересный, в общем-то. Ну, кроме психиатрии, пожалуй, но та умозрительно-интересная, а терапия имеет прикладной интерес — то, что реально можно будет использовать в будущей работе и не только.

Надо бы почаще писать о делах)
Аня обещала принести мне линзы, на почту я сегодня заглянул, в стоматологию на следующую неделю записался, о встрече по поводу СНО договорился...)
Life's good!

На новом компьютере уменьшился пинг и увеличилась скорость. Теперь у меня интеренет ,вроде, 95Мб/с... Странно, в паке вообще заявлено 10Мб/с....

А ещё я немного освоил программу интеллектуального анализа фото на планшете. К примеру, я навёл на свою книжную полку — он подумал, распознал название «Звёздная пыль» и выдал ссылку на картинку-постер и информацию о фильме.
Ещё я навёл объектив на страницу Зомби-гид — он распознал отрывок и нашёл книгу.

Правда, такие случаи не часты да и не так полезны. А вот перевод порадовал: папа подсунул мне статью на немецком и Гугл, с грехом пополам, но перевёл по абзацам. Всё страницу сразу не захотел...)

Я уже дочитываю книгу Италу Кальвино «Незримые города», что мне посоветовала Аня.
Произведение оказалось весьма достойным и очень необычным: короткие описания несуществующих городов перемежаются интерлюдиями диалогов между Марко Поло и Кубла-ханом. Это всё довольно сюрреалистично и потому напоминает калейдоскоп: каждый может найти что-то для себя и толковать по разному как весь текст, так и каждую историю по отдельности. Тем более, это не просто описания — все мелкие очерки имеют некую идею, мысль, занимательную деталь:



Города и желания. 2
После трех дней пути на юг путешественник попадает в Анастасию, город, омываемый концентрическими каналами, над которым летают воздушные змеи. Теперь мне следовало бы перечислить товар, который там можно выгодно купить: агат, оникс, хризопраз и другие виды халцедона; там можно также приобрести золотистое мясо фазана, поджаренное на огне из сухого вишневого дерева и обсыпанное со всех сторон душицей, можно говорить о женщинах, которых я наблюдал во время купания в бассейне, окруженном садом, и которые, как говорят, иногда предлагают прохожему раздеться и спуститься к ним в бассейн. Но все это не раскроет тебе сущности этого города: само описание Анастасии может вызывать одно за другим множество желаний, заставляя тебя подавлять их, а человека, оказавшегося в Анастасии, они обуревают все сразу и со всех сторон. Город кажется тебе единым целым, частью которого ты являешься, и где нет желаний, которые не могли бы осуществиться, но поскольку он сам располагает всем тем, чего нет у тебя, тебе остается только жить посреди всех этих желаний и тем довольствоваться. Такова власть Анастасии, которую одни считают пагубной, а другие – благодатной, и в этом состоит обманчивость города если бы ты по восемь часов в день обрабатывал ониксы и хризопразы, твой труд, придающий форму камням, столь желанным для красавиц, принял бы форму этого желания, а сам ты. думая, что получаешь радость от Анастасии, стал бы всего-навсего ее рабом.

читать дальше
Города и желания. 3
До Деспины можно добраться двумя путями: кораблем или на спине верблюда. В зависимости от того, прибываешь ли туда морским или наземным путем, город представляется совершенно различным.
Погоншику верблюдов при виде небоскребов, антенн радаров, красных и белых шлангов, дыма труб на горизонте ясно, что это город, но он представляется ему кораблем, который унесет его подальше от пустыни, парусником, готовым поднять якорь, паруса которого уже надувает ветер, или пароходом, корпус которого дрожит от работы машин; он думает о далеких портах, заморских товарах, сгружаемых кранами на набережную, о тавернах, где матросы разных рас и национальностей разбивают о головы бутылки, об освещенных окнах, в каждом из которых видна женщина, поправляющая прическу.
В прибрежном тумане моряку показывается нечто, подобное верблюду, между двумя пестрыми горбами которого можно рассмотреть покрытое блестящей бахромой седло; он знает, что это город, но думает о нем как о верблюде, навьюченном бурдюками и переметными сумами с засахаренными фруктами, старым вином, табачными листьями, и он уже видит себя во главе длинного каравана, уносящего его подальше от водяной пустыни к оазисам с пресной водой и тенью пальм, к дворцам с высокими известняковыми стенами, к дворам, на плитах которых пляшут босоногие
танцовщицы, едва прикрытые своими прозрачными одеждами.
Каждый город, противостоящий пустыне, обретает определенную форму, и таким видят погонщик верблюдов и моряк Деспину, город, расположенный между двумя пустынями.

читать дальшеГорода и обмены. 4
В Эрсилии для того, чтобы обозначить отношения родства, обмена, взаимозависимости или передачи прав, жители протягивают между домами белые, черные, серые или черно-белые бечевки. Когда их становится так много, что между ними уже невозможно пройти, жители переезжают в другое место, и после разборки домов остаются лишь столбы с натянутыми между ними бечевками.
С вершины горы, где они нашли временное пристанище вместе со своей мебелью, беженцы обозревают переплетение натянутых бечевок между столбами в долине. Город Эрсилия остался там, а они стали никем.
Таким образом, побывав в Эрсилии, ты постоянно натыкаешься на руины покинутых домов, которые не выстаивают долго без стен и без могил усопших, кости их разносятся ветром; остается лишь паутина переплетенных связей, жаждущая обрести свою форму.

читать дальшеГорода и небо. 3
Тот, кто попадает в Теклу, почти ничего не видит за заборами из досок и натянутой мешковины, за строительными лесами и металлической арматурой, из-за деревянных подмостков, подвешенных на канатах или стоящих на козлах, лестниц и решетчатых загородок. И тогда человек спрашивает:
– Почему строительство Теклы длится так долго?
И жители города, не прекращая поднимать наверх ведра, укладывать освинцованные провода и орудовать внизу и вверху длинными клешами, отвечают:
– Чтобы не началось разрушение.
А если у них спросить, неужели они боятся, что город начнет трескаться и разваливаться на части, как только будут убраны строительные леса, они быстро и почти шепотом добавляют:
– Не только город.
Если же кто-то, неудовлетворенный таким ответом заглянет в щель в заборе, он увидит подъемные краны, поднимающие другие краны, строительные леса, покрывающие другие леса, балки, на которых держатся другие балки.
– Какой смысл в вашей стройке? – спросит он – Какая может быть цель строительства города, кроме самого города? Где планы и проект, которому вы следуете?
– Мы их тебе покажем, как только закончится день, а сейчас нам нельзя останавливаться.
С закатом солнца работы прекращаются. На стройку опускается темнота. В этот вечер на небе много звезд.
– Вот это и есть проект. – говорят они.

читать дальшеГорода без границ. 2
Если бы, ступив на землю Труды, я не прочитал написанного большими буквами названия города, то подумал бы. что вернулся в аэропорт, из которого вылетел. Пригороды, по которым нас провозили, ничем не отличались от других, и в них были точно такие же желтые и зеленые дома. Следуя точно таким же указателям, мы проезжали по тем же дорогам и площадям. В витринах магазинов центральной части города были выставлены те же товары в тех же упаковках, а сами магазины имели те же вывески. Я был впервые в Труде, но мне уже наперед была известна гостиница, в которой я как бы случайно остановлюсь; я уже слышал и принимал участие в тех же разговорах между покупателями и продавцами металла, а другие дни, похожие на этот, завершались разглядыванием через те же окна той же толпы.
– К чему было приезжать в Труду? – подумал я. И сразу же приготовился к отъезду.
– Можешь вылететь, когда захочешь. – сказали мне – но только ты прилетишь еще в одну, до последней мелочи похожую на эту Труду: мир покрыт одной и той же Трудой без начала и конца: меняются только названия аэропортов.

…Великий хан пытался сосредоточиться на игре, но теперь он не понимал ее цели. Она заключалась в победе или поражении, но чего и над чем? Что служило в ней настоящей ставкой? При мате на месте короля, снятого рукой победителя, не оставалось ничего, кроме черного или белого квадрата. Выделив в своих победах самое основное, Кубла-хан пришел к следующему выводу: окончательная победа, иллюзорным результатом которой были различные сокровища империи, сводилась к одному: отполированному квадратику из дерева.
Тогда Марко Поло сказал:
– О, господин, твоя шахматная доска инкрустирована двумя породами дерева: черным деревом и кленом. Кусочек дерева, на который смотрит твой просветленный взгляд, был взят из кольца ствола, образовавшегосяв засушливый год: видишь, как расположены его волокна? А здесь можно заметить едва различимый сучок: значит, в один из дней ранней весны отсюда выходил молодой росток, но ночные заморозки остановили его рост.
Великий хан не обратил внимания на то, что чужестранец свободно говорил на его языке.
– А вот след более широкого отверстия: возможно, здесь было гнездо личинки, но не червя, который, едва родившись, начинает точить дерево, а гусеницы, которая погрызла листья, из-за чего дерево и было срублено… С этого края квадрата мастер-краснодеревщик сделал паз, чтобы квадратик плотно прилег к соседнему, который оказался слегка велик…
Количество информации, которую можно было почерпнуть из гладкого кусочка дерева, с трудом вмещалось у Кубла-хана в голове, а Поло уже говорил о насажденных лесах черного дерева, об огромных плотах, которые сплавляются по рекам, о причалах, о женщинах в окнах домов…

читать дальше
Скрытые города. 2
Жизнь в Раисе невесела. Люди ходят по ее улицам, заламывая себе руки, ссорятся из-за плачущих детей, облокачиваются о парапеты набережных, обхватив голову руками; по утрам они пробуждаются от дурного сна, и для них начинается новый кошмарный сон. В мастерских каждую секунду кто-то бьет себя по пальцам или колет их иглой, а у колонок с неровными цифрами списка коммерсантов и банкиров или же у стойки бара с выставленными на ней в ряд пустыми стаканами наименьшим злом можно считать поникшую голову, что избавляет тебя от косого взгляда. Еще хуже дела обстоят дома, и чтобы в этом убедиться, вовсе не обязательно бывать в гостях: летом из окон слышатся крики ссорящихся и звон бьющейся посуды.
И все же в Раисе каждую секунду можно заметить в окне ребенка, смеющегося при виде собаки, запрыгнувшей на навес, чтобы схватить кусок кукурузной лепешки, который уронил с подмостков каменщик. воскликнувший: «Дай мне войти, мое сокровище!» в адрес молодой трактирщицы, снимавшей с огня рагу, чтобы с удовольствием подать его торговцу зонтиками, празднующему выгодную сделку – продажу зонтика с белыми кружевами, с которым на бегах будет важничать высокая дама, влюбившаяся в одного офицера, который улыбнулся ей, когда преодолевал последнее препятствие и был этому рад, но еще больше рад был его конь, паривший над препятствиями, словно подражая виденной им в небе птице, которая была счастлива от того, что ее выпустил из клетки художник, довольный тем, что ему удалось нарисовать ее, не упустив ни единого перышка красного или желтого цвета, а нарисованная им миниатюра была помешена на странице книги, в которой философ сказал: «Лаже в Раисе, городе без радости, моментами между двумя существами возникает невидимая связь, которая, распавшись, вновь появляется между двумя движущимися объектами, образуя новые скоротечные фигуры, и каждую секунду в городе несчастий возникает город счастья, но так быстро, что тот даже не успевает обратить внимание на существование последнего».

Кстати, зайдя на Википедию, я понял, что это тот самый писатель, перу которого принадлежит «Если однажды зимней ночью путник» — я читал об этом романе и даже хотел его достать как-нибудь, но волею судеб начал Кальвино с «Незримых городов»..

Сегодня мы писали тест по английскому, о котором мало кто знал, ибо мало ибо был на предыдущем занятии. Меня, например, не было, так что я слов не повторял и мало какие вспомнил — стыдно было оставлять многие строчки пустыми, ну да речь не об этом. А о том ,что я вообще чувствовал себя довольно сонно. Если бы занятие шло обычным образом — мы бы говорили, отвечали, смотрели картинки — это держало бы в тонусе. А так все молча пишут, смотришь постоянно в лист — в общем, я не засыпал, но чувствовал себя... little bit gorgonized
В общем, в одном из предложений было что-то вроде "get in..." — у меня в мозгу это трансформировалось в какой-то переход и выстроилось в логическую цепочку, заставившую меня нарисовать длинную вертикальную линию поперёк строки ответа, коя символизировала (в моём понимании) дверь, через в которую, собственно, это самое "get in"
Через секунду, конечно ,я встрепенулся и принялся стирать палочку, посмеиваясь над собой. Но вообще єффект такой встречается. Например ,перед сном, бывает, читаешь что-то — и начинаешь засыпать, продолжая читать текст при этом. Ну, глазами пробегать, по крайней мере. И, порой, я начинаю видеть связи, которых нет: скрытый книжный смысл, подтекст, связь между написанным словом и шкафом моей комнаты, связь между репликой героя и цветом моих обоев.... Но стоит попытаться схватить мысль "за хвост" — и сознание активируется, а столь ясные связи превращаются в прах, а звенья логических цепочек оказываются дымными кольцами....

перевод М.Лорие

Лучшим офицером нашего штаба был лейтенант Герман Брэйл, один из двух
адъютантов. Я не помню, где разыскал его генерал,- кажется, в одном из
полков штата Огайо; никто из нас не знал его раньше, и не удивительно, так
как среди нас не было и двух человек из одного штата или хотя бы из смежных
штатов.читать дальше Генерал был, по-видимому, того мнения, что должности в его штабе
являются высокой честью и распределять их нужно осмотрительно и мудро, чтобы
не породить раздоров и не подорвать единства той части страны, которая еще
представляла собой единое целое. Он не соглашался даже подбирать себе
офицеров в подчиненных ему частях и путем каких-то махинаций в Генеральном
штабе добывал их из других бригад. При таких условиях человек действительно
должен был отличиться, если хотел, чтобы о нем услышали его семья и друзья
его молодости; да и вообще "славы громкая труба" к тому времени уже слегка
охрипла от собственной болтливости.
Лейтенант Брэйл был выше шести футов ростом и великолепно сложен; у
него были светлые волосы, серо-голубые глаза, которые в представлении людей,
наделенных этими признаками, обычно связываются с исключительной храбростью.
Неизменно одетый в полную форму, он был очень яркой и заметной фигурой,
особенно в деле, когда большинство офицеров удовлетворяются менее бьющим в
глаза нарядом. Помимо этого, он обладал манерами джентльмена, головой
ученого и сердцем льва. Лет ему было около тридцати.
Брэйл скоро завоевал не только наше восхищение, но и любовь, и мы были
искренне огорчены, когда в бою при Стонс-ривер - первом, после того как он
был переведен в нашу часть, мы заметили в нем очень неприятную и недостойную
солдата черту: он кичился своей храбростью. Во время всех перипетий и
превратностей этого жестокого сражения, безразлично, дрались ли наши части
на открытых хлопковых полях, в кедровом лесу или за железнодорожной насыпью,
он ни разу не укрылся от огня, если только не получал на то строгого приказа
от генерала, у которого голова почти всегда была занята более важными
вещами, чем жизнь его штабных офицеров, да, впрочем, и солдат тоже.
И дальше, пока Брэйл был с нами, в каждом бою повторялось то же самое.
Он оставался в седле, подобный конной статуе, под градом пуль и картечи, в
самых опасных местах,- вернее, всюду, где долг, повелевавший ему уйти, все
же позволял ему остаться,- тогда как мог бы без труда и с явной пользой для
своей репутации здравомыслящего человека находиться в безопасности,
поскольку она возможна на поле битвы в короткие промежутки личного
бездействия.
Спешившись, будь то по необходимости или из уважения к своему
спешенному командиру или товарищам, он вел себя точно так же. Он стоял
неподвижно, как скала, на открытом месте, когда и офицеры и солдаты уже
давно были под прикрытием; в то время как люди старше его годами и чином, с
большим опытом и заведомо отважные, повинуясь долгу, сохраняли за гребнем
какого-нибудь холма свою драгоценную для родины жизнь, этот человек стоял на
гребне праздно, как и они, повернувшись лицом в сторону самого жестокого
огня.
Когда бои ведутся на открытой местности, сплошь и рядом бывает, что
части противников, расположенные друг против друга на расстоянии
каких-нибудь ста ярдов, прижимаются к земле так крепко, как будто нежно
любят ее. Офицеры, каждый на своем месте, тоже лежат пластом, а высшие чины,
потеряв коней или отослав их в тыл, припадают к земле под адской пеленой
свистящего свинца и визжащего железа, совершенно не заботясь о своем
достоинстве.
В таких условиях жизнь штабного офицера бригады весьма незавидна, в
первую очередь из-за постоянной опасности и изнуряющей смены переживаний,
которым он подвергается. Со сравнительно безопасной позиции, на которой
уцелеть, по мнению человека невоенного, можно только "чудом", его могут
послать в залегшую на передовой линии часть с поручением к полковому
командиру-лицу, в такую минуту не очень заметному, обнаружить которое подчас
удается лишь после тщательных поисков среди поглощенных своими заботами
солдат, в таком грохоте, что и вопрос и ответ можно передать только с
помощью жестов. В таких случаях принято втягивать голову в плечи и пускаться
в путь крупной рысью, являя собой увлекательнейшую мишень для нескольких
тысяч восхищенных стрелков. Возвращаясь... впрочем, возвращаться в таких
случаях не принято.
Брэйл придерживался другой системы. Он поручал своего коня ординарцу -
он любил своего коня - и, даже не сутулясь, спокойно отправлялся выполнять
свое рискованное задание, причем его великолепная фигура, еще подчеркнутая
мундиром, приковывала к себе все взгляды. Мы следили за ним затаив дыхание,
не смея шелохнуться. Как-то случилось даже, что один из наших офицеров,
очень экспансивный заика, увлекшись, крикнул мне:
- Д-держу. п-пари на д-два д-доллара, чго его с-собьют, п-прежде чем он
д-дойдет до т-той к-канавы!
Я не принял этого жестокого пари; я сам так думал.
Мне хочется воздать должное памяти храбреца: все эти ненужные подвиги
не сопровождались ни сколько-нибудь заметной бравадой, ни хвастовством. В
тех редких случаях, когда кто-нибудь из нас несмело протестовал, Брэйл
приветливо улыбался и отделывался каким-нибудь шутливым ответом, который,
однако, отнюдь не поощрял к дальнейшему развитию этой темы. Однажды он
сказал:
- Капитан, если я когда-нибудь буду наказан за то, что пренебрегал
вашими советами, я надеюсь, что мои последние минуты скрасит звук вашего
милого голоса, нашептывающего мне в ухо сакраментальные слова: "Я же вам
говорил!"
Мы посмеялись над капитаном,- почему, мы, вероятно, и сами не могли бы
объяснить,- а в тот же день, когда его разорвало снарядом, Брэйл долго
оставался у его тела, с ненужным старанием собирал уцелевшие куски - посреди
дороги, осыпаемой пулями и картечью. Такие вещи легко осуждать, и не трудно
воздержаться от подражания им, но уважение рождается неизбежно, и Брэйла
любили, несмотря на слабость, которая проявлялась столь героически. Мы
досадовали на его безрассудство, но он продолжал вести себя так до конца,
иногда получал серьезные ранения, но неизменно возвращался в строй как ни в
чем не бывало.
Разумеется, в конце концов это произошло; человек, игнорирующий закон
вероятности, бросает вызов такому противнику, который редко терпит
поражение. Случилось это под Ресакой, в Джорджии, во время похода, который
закончился взятием Атланты. Перед фронтом нашей бригады линия неприятельских
укреплений проходила по открытому полю вдоль невысокого гребня. С обеих
сторон этого открытого пространства мы стояли совсем близко от неприятеля в
лесу, но поле мы могли бы занять только ночью, когда темнота даст нам
возможность зарыться в землю, подобно кротам, и окопаться. В этом пункте
наша позиция находилась на четверть мили дальше, в лесу. Грубо говоря, мы
образовали полукруг, а укрепленная линия противника была как бы хордой этой
дуги.
- Лейтенант, вы передадите полковнику Уорду приказ продвинуться
насколько возможно вперед, не выходя из-под прикрытия, и не расстреливать
без нужды снарядов и патронов. Коня можете оставить здесь.
Когда генерал отдал это распоряжение, мы находились у самой опушки
леса, близ правой оконечности дуги. Полковник Уорд находился на ее левом
конце. Разрешение оставить коня ясно означало, что Брэйлу предлагается идти
обходным путем, рощей, вдоль наших позиций. В сущности, тут и разрешать было
нечего; пойти второй, более короткой дорогой значило потерять какие бы то ни
было шансы выполнить задание. Прежде чем кто-либо успел вмешаться, Брэйл
легким галопом вынесся в поле, и линия противника застрекотала выстрелами.
- Остановите этого болвана!- крикнул генерал.
Какой-то ординарец, проявив больше честолюбия, чем ума, поскакал
исполнять приказ и в двадцати шагах оставил своего коня и себя самого
мертвыми на поле чести.
Вернуть Брэйла было невозможно, лошадь легко несла его вперед,
параллельно линии противника и меньше чем в двухстах ярдах от нее. Зрелище
было замечательное! Шляпу снесло у него с головы ветром или выстрелом, и его
длинные светлые волосы поднимались и опускались в такт движению коня. Он
сидел в седле выпрямившись, небрежно держа поводья левой рукой, в то время
как правая свободно висела. То, как он поворачивал голову то в одну, то в
другую сторону, позволяя нам мельком увидеть его красивый профиль,
доказывало, что интерес, проявляемый им ко всему происходящему, был
естественный, без тени аффектации.
Зрелище было в высшей степени драматическое, но никоим образом не
театральное. Один за другим, десятки винтовок злобно плевали в него, по мере
того как он попадал в их поле действия, и было ясно видно и слышно, как наша
часть, залегшая в лесу, открыла ответный огонь. Уже не считаясь ни с
опасностью, ни с приказами, наши повскакали на ноги и, высыпав из-под
прикрытий, не скупясь, палили по сверкающему гребню неприятельской позиции,
которая в ответ поливала их незащищенные группы убийственным огнем. С обеих
сторон в бой вступила артиллерия, прорезая гул и грохот глухими,
сотрясающими землю взрывами и раздирая воздух тучами визжащей картечи,
которая со стороны противника разбивала в щепы деревья и обрызгивала их
кровью, а с нашей - скрывала дым неприятельского огня столбами и облаками
пыли с их брустверов.
На минуту мое внимание отвлекла общая картина битвы, но теперь, бросив
взгляд в просвет между двумя тучами порохового дыма, я увидел Брэйла,
виновника всей этой бойни. Невидимый теперь ни с той, ни с другой стороны,
приговоренный к смерти и друзьями и недругами, он стоял на пронизанном
выстрелами поле неподвижно, лицом к противнику. Неподалеку от него лежал его
конь. Я мгновенно понял, что его остановило.
Как военный топограф, я в то утро произвел беглое обследование
местности и теперь вспомнил, что там был глубокий и извилистый овраг,
пересекавший половину поля от позиции противника и под прямым углом к ней.
Оттуда, где мы стояли сейчас, этого оврага не было видно, и Брэйл, судя по
всему, не знал о его существовании. Перейти его было явно невозможно. Его
выступающие углы обеспечили бы Брэйлу полную безопасность, если бы он решил
удовлетвориться уже совершившимся чудом и спрыгнуть вниз. Вперед он идти не
мог, поворачивать обратно не хотел; от стоял и ждал смерти. Она недолго
заставила себя ждать.
По какому-то таинственному совпадению, стрельба прекратилась почти
мгновенно после того, как он упал,- одиночные выстрелы, казалось, скорее
подчеркивали, чем нарушали тишину. Словно обе стороны внезапно раскаялись в
своем бессмысленном преступлении. Сержант с белым флагом, а за ним четверо
наших санитаров беспрепятственно вышли в поле и направились прямо к телу
Брэйла. Несколько офицеров и солдат южной армии вышли им навстречу и,
обнажив головы, помогли им положить на носилки их священную ношу. Когда
носилки двинулись к нам, мы услышали за неприятельскими укреплениями звуки
флейт и заглушенный барабанный бой - траурный марш. Великодушный противник
воздавал почести павшему герою.
Среди вещей, принадлежавших убитому, был потертый .сафьяновый бумажник.
Когда, по распоряжению генерала, имущество нашего друга было поделено между
нами на память, этот бумажник достался мне.
Через год после окончания войны, по пути в Калифорнию, я открыл его и
от нечего делать стал просматривать. Из незамеченного мною раньше отделения
выпало письмо без конверта и без адреса. Почерк был женский, и письмо
начиналось ласковым обращением, но имени не было.
В верхнем углу значилось: "Сан-Франциско, Калифорния, июля 9, 1862".
Подпись была "Дорогая" в кавычках. В тексте упоминалось и полное имя
писавшей - Мэрией Менденхолл.
Тон письма говорил об утонченности и хорошем воспитании, но это было
обыкновенное любовное письмо, если только любовное письмо может быть
обыкновенным. В нем было мало интересного, но кое-что все же было. Вот что я
прочел:
"Мистер Уинтерс, которому я никогда этого не прощу, рассказывал, что во
время какого-то сражения в Виргинии, в котором он был ранен, видели, как вы
прятались за деревом. Я думаю, что он хотел повредить вам в моих глазах, он
знает, что так оно и было бы, если бы я поверила его рассказу. Я легче
перенесла бы известие о смерти моего героя, чем о его трусости".
Вот слова, которые в тот солнечный день, в далеком краю, стоили жизни
десяткам людей. А еще говорят, что женщина - слабое создание!
Как-то вечером я зашел к мисс Менденхолл, чтобы вернуть ей это письмо.
Я думал также рассказать ей, что она сделала,- но не говорить, что это
сделала она. Я был принят в прекрасном особняке на Ринкон-хилле. Она была
красива, хорошо воспитанна,- словом, очаровательна.
- Вы знали лейтенанта Германа Брэйла,- сказал я без всяких
предисловий.Вам, конечно, известно, что он пал в бою. Среди его вещей было
ваше письмо к нему. Я пришел, чтобы вернуть его вам.
Она машинально взяла письмо, пробежала его глазами, краснея все гуще и
гуще, потом, взглянув на меня с улыбкой, сказала:
- Очень вам благодарна, хотя, право же, не стоило трудиться.- Вдруг она
вздрогнула и изменилась в лице.- Это пятно,- сказала она,- это... это же
не...
- Сударыня,- сказал я,- простите меня, но это кровь самого верного и
храброго сердца, какое когда-либо билось.
Она поспешно бросила письмо в пылающий камин.
- Брр! Совершенно не переношу вида крови,- сказала она.- Как он погиб?
Я невольно вскочил, чтобы спасти этот клочок бумаги, священный даже для
меня, и теперь стоял за ее стулом. Задавая этот вопрос, она повернула голову
и слегка закинула ее. Отсвет горящего письма отражался в ее глазах, бросая
ей на щеку блик такой же алый, как то пятно на странице. Я в жизни не видел
ничего прекраснее этого отвратительного создания.
- Его укусила змея,- ответил я ей.

Дано:
Вы, другой человек (не вы), ситуация с кодовым именем "Авада Кедавра".
Вы, с вашей точки зрения воспринимаете "Аваду Кедавру"... ну да, так и воспринимаете, как неприятную и весьма вредящую жизни штуку.
Другой человек, который не вы, воспринимает её иначе. Ну, типа там, свет зелёненький, звучит прикольно.... Иначе говоря, идёт на это сознательно.

И вот некто уже замахивается палочкой. Или даже не некто ,а какой-нибудь "кедавромёт" — неважно. просто ЭТО сейчас случится. И вы понимаете, что человеку от ЭТОГО только хуже. Опять-таки .в вашей же системе координат. Хотя, можеТ, конечно ,вы и утрируете. А, может, что русскому хорошо....
В общем, такая себе дилемма.

Итак, палочка занесена, всё готово. Вы можете грубо оттолкнуть человека в сторону или наблюдать со стороны, не навязывая своё видение мира.
От чего будет зависеть ваш выбор? Как вы верифицируете?

Эти мысли меня периодически посещают, не из-за какой-то конкретной ситуации сейчас. Но ситуации периодически бывают. Когда можно вмешаться, нарушив свободу мысли и проявив тиранию, а можно остаться в стороне, так сказать, "руки сложа, наблюдать свысока".

Итак, мы с Аней совершили давно желанный "рывок в неизвестность".
Пусть это и не совсем такая неизвестность была... Но крутое название никогда не помешает))

С утра мы пришли на ж/д вокзал и стали ждать какую-нибудь электричку. Первым пришёл состав на Ясиноватую — вроде, близко, но Аня заметила ,что из Ясинвоатой куда-то ещё податься будет ещё легче, так что мы залезли в вагон и стали наблюдать происходящее за окном не предмет интересности. Посмотреть было на что: снег, солнце проглядывает, мостики да рощицы всякие...
А в промежутках мы ещё успели прочесть несколько стихов Северянина из захваченного мною томика....

Наконец подъехал красивенький вокзал — мне он всегда нравился: уютный такой, как теремок. Мы спустились на перрон и направились назад, к тем самым посадкам/мостикам (к тому же, там виднелись занятные домики).



Сделали синусоидальный зигзаг, прошлись по мосту, отведали чаю с кексами в самом ветреном месте, посмотрели на разные здания внизу — они и правда выглядели весьма интересно:



А возле другой полузаброшенной постройки мы заметили будочку, оказавшуюся на поверку колодцем, так что удалось ещё и набранной воды попить, несмотря на подозрительно выглядывающую из дверей фигуру)

Потом мы вернулись на вокзал и сели в стоящую там электричку, которая собиралась в Иловайск. Ну и мы, значит, в Иловайск поехали (хотя и не исключали возможности выйти раньше).
Иловайск оказался небольшим таким городом с непропорционально огромным зданием вокзала. Полагаю, всё население города могло бы поместиться там. Стоя, конечно


Исследовав вокзал, мы направились в город. Правда, быстро замёрзли, да и смотреть там был особо нечего, кроме граффити "ЯНУКОВИЧ МЫ С ТАБОЙ" да стрёмного вида церкви непонятной конфессии на первом этаже пятиэтажного дома... Зато недалеко обнаружился магазинчик «Лучиано», где мы купили пирожные и кофе. Трапеза прошла в близлежащем дворике, где были не только столик с лавочкой, но дети с санками)
А потом мы вернулись на вокзал, где и ждали обратной электрички, рассматривая различные виды ЭКГ на планшете и напевая «Крематорий»)



В общем, такая себе интересная зимняя вылазка получилась. Конечно, никаких особых достопримечательностей мы не увидели, ничего специально посмотреть не рассчитывали — но в том и была сама суть идеи. То есть, просто прогуляться по обычным местам, находя интерес в мелочах и любуясь обыденными и столь разнообразными частностями) Собственно, для последнего Аня подходит как нельзя кстати: она-то рассмотрит что-то привлекательное даже в совершенно рядовых вещах вокруг

Начались взрослые инфекции. Вроде, неплохо начались))
Был на лекции по педиатрии. Пообщался с Лёшей Рабочим и со Светой Коваль немного — давно оных не видел.
Был у Ани, где мы посмотрели эпизод «Чудопада» (Ане понравилось!), а после ещё пришла Оксана в классной анатомической футболке.
На английском занятие вёл Вэндел. Было весело и необычно)

Отыграли сегодня «Кубок чёрного дракона».
Было сложно, играли лишь вчетвером: Аня, Оксана, Дима и я. Причём, вопросы брали все, кроме меня, так что мне остаётся лишь гордиться тем, каких хороших игроков я нашёл и натренировал
Аня вообще была, видимо, в ударе и, несмотря на постоянные сомнения в собственной полезности, взяла три вопроса и ещё одну голевую подачу Оксане сделала. После игры мы с ней прогулялись в парке ЛенКома и побывали в неведомом районе (так что теперь я знаю, где Гладковка...)
В этой самой Гладковке (или на Гладковке..?) оказалась очень уютная такая автобусная станция. Она представляла из себя пятачок асфальта, с которого отходит три маршрута в разных направлениях города. Причём, там и стояло всего три автобуса)) Мне как-то сразу это место понравилось...