Вот один из его самых знаменитых рассказов:
Девять миллиардов имён Бога
- Заказ необычный. - Доктор Вагнер старался говорить как можно степеннее. - Насколько я понимаю, мы первое предприятие, к которому обращаются с просьбой поставить автоматическую счетную машину для тибетского монастыря. Не сочтите меня любопытным, но уж очень трудно представить, зачем вашему... э... учреждению нужна такая машина. Вы не можете объяснить, что вы собираетесь с ней делать?
- Охотно, - ответил лама, поправляя складки шелкового халата и не спеша убирая логарифмическую линейку, с помощью которой производил финансовые расчеты. - Ваша электроннная машина "Модель пять" выполняет любую математическую операцию над числами, вплоть до десятизначных. Но для решения нашей задачи нужны не цифры, а буквы. Вы переделаете выходные цепи, как мы вас просим, и машина будет печатать слова, а не числа.
- Мне не совсем ясно...
- Речь идет о проблеме, над которой мы трудимся уже три столетия, со дня основания нашего монастыря. Человеку вашего образа мыслей трудно это понять, но я надеюсь, вы без предвзятости выслушаете меня.
- Разумеется.
- В сущности, это очень просто. Мы составляем список, который включит в себя все возможные имена бога.
- Простите...
- У нас есть основания полагать, - продолжал лама невозмутимо, - что все эти имена можно записать с применением всего лишь девяти букв изобретенной нами азбуки.
- И вы триста лет занимаетесь этим?
- Да. По нашим расчетам, потребуется около пятнадцати тысяч лет, чтобы выполнить эту задачу.
- О! - Доктор Вагнер был явно поражен. - Теперь я понимаю, для чего вам счетная машина. Но в чем, собственно, смысл всей этой затеи?
Лама на мгновение замялся. "Уж не оскорбил ли я его? " - спросил себя Вагнер. Во всяком случае, когда гость заговорил, ничто в его голосе не выдавало недовольства.
- Назовите это культом, если хотите, но речь идет о важной составной части нашего вероисповедания. Употребляемые нами имена Высшего Существа - Бог, Иегова, Аллах и так далее - всего-навсего придуманные человеком ярлыки. Тут возникает довольно сложная философская проблема, не стоит сейчас ее обсуждать, но среди всех возможных комбинаций букв кроются, так сказать, действительные имена бога. Вот мы и пытаемся выявить их, систематически переставляя буквы.
- Понимаю. Вы начали с комбинации ААААААА... и будете продолжать, пока не дойдете до ЯЯЯЯЯЯЯ...
- Вот именно. С той разницей, что мы пользуемся азбукой, которую изобрели сами. Заменить литеры в пишущем устройстве, разумеется, проще всего. Гораздо сложнее создать схему, которая позволит исключить заведомо нелепые комбинации. Например, ни одна буква не должна повторяться более трех раз подряд.
- Трех? Вы, конечно, хотели, сказать - двух.
- Нет, именно трех. Боюсь, что объяснение займет слишком много времени, даже если бы вы знали наш язык.
- Не сомневаюсь, - поспешил согласиться Вагнер. - Продолжайте.
- К счастью, вашу автоматическую счетную машину очень легко приспособить для нашей задачи. Нужно лишь правильно составить программу, а машина сама проверит все сочетания, и отпечатает итог. За сто дней будет выполнена работа, на которую у нас ушло бы пятнадцать тысяч лет.
Далеко внизу лежали улицы Манхеттена, но доктор Вагнер вряд ли слышал невнятный гул городского тарнспорта. Мысленно он перенесся в другой мир, мир настоящих гор, а не тех, что нагромождены рукой человека. Там, уединившись в заоблачной выси, эти монахи из поколения в поколение терпеливо трудятся, составляя списки лишенных всякого смысла слов. Есть ли предел людскому безрассудству? Но нельзя показывать, что ты думаешь. Клиент всегда прав.
- Несомненно, - сказал доктор, - мы можем переделать "Модель пять", чтобы она печатала нужные вам списки. Меня заботит другое - установка и эксплуатация машины. В наши дни попасть в Тибет не так-то просто.
- Положитесь на нас. Части не слишком велики, их можно будет перебросить самолетом. Вы только доставьте их в Индию, дальше мы сделаем все сами.
- И вы хотите нанять двух инженеров нашей фирмы?
- Да, на три месяца, пока не будет завершена программа.
- Я уверен, что они выдержат срок. - Доктор Вагнер записал что-то на блокноте. - Остается выяснить еще два вопроса...
Прежде чем он договорил, лама протянул ему узкую полоску бумаги.
- Вот документ, удостоверяющий состояние моего счета в Азиатском банке.
- Благодарю. Как будто... да, все в порядке. Второй вопрос настолько элементарен, я даже не знаю, как сказать... Но вы не представляете себе, сколь часто люди упускают из виду самые элементарные вещи. Итак, какой у вас источник электроэнергии?
- Дизельный генератор мощностью пятьдесят киловатт, напряжение 110 вольт. Он установлен пять лет назад и вполне надежен. Благодаря ему жизнь у нас в монастыре стала гораздо приятнее. Но вообще-то его поставили, чтобы снабжать энергией моторы, которые вращают молитвенные колеса.
- Ну, конечно, - подхватил доктор Вагнер. - Как я не подумал!

С балкона открывался захватывающий вид, но со временем ко всему привыкаешь. Семисотметровая пропасть, на дне которой распластались шахматные клеточки возделанных участков, уже не пугала Джорджа Хенли. Положив локти на сглаженные ветром камни парапета, он угрюмо созерцал далекие горы, названия которых ни разу не попытался узнать.
"Вот ведь влип! - сказал себе Джордж. - Более дурацкую затею трудно придумать! " Уже которую неделю "Модель пять" выдает горы бумаги, испещренной тарабарщиной. Терпеливо, неутомимо машина переставляет буквы, проверяет все сочетания, и, исчерпав возможности одной группы, переходит к следующей. По мере того, как пишущее устройство выбрасывает готовые листы, монахи тщательно собирают их и склеивают в толстые книги.
Слава Богу, еще неделя, и все будет закончено. Какие-такие расчеты убедили монахов, что нет надобности исследовать комбинации из десяти, двадцати, ста букв, Джордж не знал. И без того его по ночам преследовали кошмары: будто в планах монахов произошли перемены и верховный лама объявил, что программа продлевается до 2060 года... А что, они способны на это!
Громко хлопнула тяжелая деревянная дверь, и рядом с Джорджем появился Чак. Как обычно, он курил одну из своих сигар, которые помогли ему завоевать расположение монахов. Ламы явно ничего не имели против всех малых и большинства великих радостей жизни. Пусть они одержимые, но ханжами их не назовешь. Частенько наведываются вниз, в деревню...
- Послушай, Джордж, - взволнованно заговорил Чак. - Неприятные новости!
- Что такое? Машина капризничает?
Большей неприятности Джордж не мог себе представить. Если начнет барахлить машина, это может, - о ужас! - задержать их отъезд. Сейчас даже телевизионая реклама казалась ему голубой мечтой. Все-таки что-то родное...
- Нет, совсем не то. - Чак сел на парапет; удивительный поступок, если учесть, что он всегда боялся обрыва. - Я только что выяснил, для чего они все это затеяли.
- Не понимаю. Разве нам это не известно?
- Известно, какую задачу поставили себе монахи. Но мы не знали для чего. Это такой бред...
- Расскажи что-нибудь поновее, - простонал Джордж.
- Старик верховный только что разоткровенничался со мной. Ты знаешь его привычку - каждый вечер заходит посмотреть, как машина выдает листы. Ну вот, сегодня он явно был взволнован - если его вообще можно представить себе взволнованым. Когда я объяснил ему, что идет последний цикл, он спросил меня на своем ломаном английском, задумывался ли я когда-нибудь, чего именно они добиваются. Конечно, говорю. Он мне и рассказал.
- Давай, давай, как-нибудь переварю.
- Ты послушай: они верят, что когда перепишут все имена бога, а этих имен, по их подсчетам, что-то около девяти миллиардов, - осуществится божестванное предначертание. Род человеческий завершит то, ради чего был сотворен, и можно будет поставить точку. Мне вся эта идея кажется богохульством.
- И что же они ждут от нас? Что мы покончим жизнь самоубийством?
- В этом нет нужды. Как только список будет готов, Бог сам вмешается и подведет черту. Амба!
- Понял: как только мы закончим нашу работу, наступит конец света.
Чак нервно усмехнулся.
- То же самое я сказал верховному. И знаешь, что было? Он поглядел на меня так, словно я сморозил величайшую глупость, и сказал: "Какие пустяки вас заботят".
Джордж призадумался.
- Ничего не скажешь, широкий взгляд на вещи, - произнес он наконец. - Но что мы-то можем тут поделать? Твое открытие ничего не меняет. Будто мы и без того не знали, что они помешанные.
- Верно, но неужели ты не понимаешь, чем это может кончиться? Мы выполним программу, а судный день не наступит. Они возьмут, да нас обвинят. Машина-то наша. Нет, не нравится мне все это.
- Дошло, - медленно сказал Джордж. - Пожалуй, ты прав. Но ведь это не ново, такое и раньше случалось. Помню, в детстве у нас в Луизиане объявился свихнувшийся проповедник, твердил, что в следующее воскресенье наступит конец света. Сотни людей поверили ему, некоторые даже продали свои дома. А когда ничего не произошло, они не стали возмущаться, не думай. Просто решили, что он ошибся в своих расчетах, и продолжали веровать. Не удивлюсь, что некоторые из них до сих пор ждут конца света.
- Позволь напомнить, мы не в Луизиане. И нас двое, а этих лам несколько сот. Они славные люди, и жаль старика, если рухнет дело всей его жизни. Н я все-таки предпочел бы быть где-нибудь в другом месте.
- Я об этом давно мечтаю. Но мы ничего не можем поделать, пока не выполним контракт, и за нами не прилетят.
- А что, если подстроить что-нибудь?
- Черта с два! Только хуже будет.
- Не торопись, послушай. При нынешнем темпе работы - двадцать часов в сутки - машина закончит все в четыре дня. Самолет прилетит через неделю. Значит, нужно только во время очередной наладки найти какую-нибудь деталь, требующую замены. Так, чтобы оттянуть программу денька на два, не больше. Исправим, не торопясь. И если сумеем все верно расчитать, мы будем на аэродроме в тот миг, когда машина выдаст последнее имя. Тогда им уже нас не перехватить.
- Не нравится мне твой замысел, - ответил Джордж. - Не было случая, чтобы я не довел до конца начатую работу. Не говоря уже о том, что они сразу заподозрят неладное. Нет уж, лучше дотяну до конца, будь что будет.

- Я и теперь не одобряю нашего побега, - сказал он семь дней спустя, когда они верхом на крепких горных лошадках ехали вниз по извилистой дорге. - И не подумай, что я удираю, потому что боюсь. Просто мне жаль этих бедняг, не хочется видеть их огорчения, когда они убедятся, что опростоволосились. Интересно, как верховный это примет?..
- Странно, - отозвался Чак, - когда я прощался с ним, мне показалось, что он нас раскусил и отнесся к этому совершенно спокойно. Все равно машина работает исправно, и задание скоро будет выполнено. А потом, впрочем, в его представлении никакого "потом" не будет.
Джордж повернулся в седле и поглядел вверх. С этого места в последний раз открывался вид на монастырь. Приземистые угловатые здания четко вырисовывались на фоне закатного неба; тут и там, точно иллюминаторы океанского лайнера, светились огни. Электрические, разумеется, питающиеся от того же источника, что и "Модель пять". "Сколько еще продлится это сосуществование? " - спросил себя Джордж. Разочарованные монахи способны сгоряча разбить вдребезги вычислительную машину. Или они преспокойно начнут все свои расчеты сначала?..
Он ясно представлял себе, что в этот миг происходит на горе. Верховный лама, и его помощники сидят в своих шелковых халатах, изучая листки, которые рядовые монахи собирают в книги. Никто не произносит ни слова. Единственный звук - нескончаемая дробь, как от вечного ливня: стучат по бумаге рычаги пишущего устройства. Сама "Модель пять" выполняет свои тысячу вычисений в секунду бесшумно. "Три месяца... - подумал Джордж. - Да тут кто угодно свихнется! "
- Вот он! - воскликнул Чак, показывая вниз, в долину. - Правда, хорош?
"Правда", - мысленно согласился Джордж. Старый, видавший виды самолет серебряным крестиком распластался в начале дорожки. Через два часа он понесет их к свободе и разуму. Эту мысль хотелось смаковать, как рюмку хорошего ликера. Джордж упивался ею, покачиваясь в седле.
Гималайская ночь почти настигла их. К счастью, дорога хорошая, как и все местные дороги. И у них есть фонарики. Никакой опасности, только холод досаждает. В удивительно ясном небе сверкали знакомые звезды. "Во всяком случае, подумал Джордж, - из-за погоды не застрянем". Единственное, что его еще тревожило.
Он запел, но вскоре смолк. Могучие, величавые горы с белыми шапками вершин не располагали к бурному проявлению чувств. Джордж посмотрел на часы.
- Еще час, и будем на аэродроме, - сообщил он через плечо Чаку. И добавил чуть погодя: - Интересно, как там машина - уже закончила? По времени - как раз.
Чак не ответил, и Джордж повернулся к нему. Он с трудом различил лицо друга - обращенное к небу белое пятно.
- Смотри, - прошептал Чак, и Джордж тоже обратил взгляд к небесам. (Все когда-нибудь происходит в последний раз. )
Высоко над ними, тихо, без шума одна за другой гасли звезды.



Следующий рассказ мне очень нравится: он необычайно красив и заставляет задуматься. Добро, зло... Религия... Относительность ценностей...
Звезда
-----------------------------------------------------------------------
Сборник "Иное небо". Пер. - Л.Жданов.
OCR spellcheck by HarryFan, 2 September 2000
-----------------------------------------------------------------------


До Ватикана три тысячи световых лет. Некогда я полагал, что космос над
верой не властен; точно так же я полагал, что небеса олицетворяют
великолепие творений господних. Теперь я ближе познакомился с этим
олицетворением, и моя вера, увы, поколебалась. Смотрю на распятие, висящее
на переборке над ЭСМ-VI, и впервые в жизни спрашиваю себя: уж не пустой ли
это символ?
Пока что я никому не говорил, но истины скрывать нельзя. Факты налицо,
запечатлены на несчетных милях магнитоленты и тысячах фотографий, которые
мы доставим на Землю. Другие ученые не хуже меня сумеют их прочесть, и я
не такой человек, чтобы пойти на подделки вроде тех, которые снискали
дурную славу моему ордену еще в древности.
Настроение экипажа и без того подавленное; как-то мои спутники
воспримут этот заключительный иронический аккорд?.. Среди них мало
верующих, и все-таки они не ухватятся с радостью за это новое оружие в
войне против меня, скрытой, добродушной, но достаточно серьезной войне,
которая продолжалась на всем нашем пути от Земли. Их потешало, что Главный
астрофизик - иезуит, а доктор Чендлер вообще никак не мог свыкнуться с
этой мыслью (почему врачи такие отъявленные безбожники?). Нередко он
приходил ко мне в обсервационный отсек, где свет всегда приглушен и звезды
сияют в полную силу. Стоя в полумраке, Чендлер устремлял взгляд в большой
овальный иллюминатор, за которым медленно кружилось небо, - нам не удалось
устранить остаточного вращения, и мы давно махнули на это рукой.
- Что ж, патер, - начинал он, - вот она, Вселенная, нет ей ни конца, ни
края, и, возможно, что-то ее сотворило. Но как вы можете верить, будто
этому "что-то" есть дело до нас и до нашего маленького мирка, - вот тут я
вас не понимаю.
И разгорался спор, а вокруг нас, за идеально прозрачным пластиком
иллюминатора, беззвучно описывали нескончаемые дуги туманности и звезды...


Должно быть, больше всего экипаж забавляла кажущаяся противоречивость
моего положения. Тщетно я ссылался на свои статьи - три в "Астрофизическом
журнале", пять в "Ежемесячных записках Королевского астрономического
общества". Я напоминал, что мой орден давно прославился своими научными
изысканиями, и пусть нас осталось немного, наш вклад в астрономию и
геофизику, начиная с восемнадцатого века, достаточно велик.
Так неужели мое сообщение о туманности Феникс положит конец нашей
тысячелетней истории? Боюсь, не только ей...
Не знаю, кто дал туманности такое имя; мне оно кажется совсем
неудачным. Если в нем заложено пророчество - это пророчество может сбыться
лишь через много миллиардов лет. Да и само слово "туманность" неточно:
ведь речь идет о несравненно меньшем объекте, чем громадные облака
неродившихся звезд, разбросанные вдоль Млечного пути. Скажу больше, в
масштабах космоса туманность Феникс - малютка, тонкая газовая оболочка
вокруг одинокой звезды. А вернее - того, что осталось от звезды...
Портрет Лойолы (гравюра Рубенса), висящий над графиками данных
спектрометра, точно смеется надо мной. А как бы ты, святой отец,
распорядился знанием, обретенным мной здесь, вдали от маленького мира,
который был всей известной тебе Вселенной? Смогла бы твоя вера, в отличие
от моей, устоять против такого удара?
Ты смотришь вдаль, святой отец, но я покрыл расстояния, каких ты не мог
себе представить, когда тысячу лет назад учредил наш орден. Впервые
разведочный корабль ушел так далеко от Земли к рубежам изведанной
Вселенной. Целью нашей экспедиции была туманность Феникс. Мы достигли ее и
теперь возвращаемся домой с грузом знаний. Как снять этот груз со своих
плеч? Но я тщетно взываю к тебе через века и световые годы, разделяющие
нас.
На книге, которую ты держишь, четко выделяются слова: АД МАЙОРЕМ ДЕИ
ГЛОРИАМ. К вящей славе божьей... Нет, я больше не могу верить этому
девизу. Верил бы ты, если бы видел то, что нашли мы?
Разумеется, мы знали, что представляет собой туманность Феникс. Только
в нашей Галактике ежегодно взрывается больше ста звезд. Несколько часов
или дней они сияют тысячекратно усиленным блеском, затем меркнут, погибая.
Обычные новые звезды, заурядная космическая катастрофа. С начала моей
работы в Лунной обсерватории я собрал спектрограммы и кривые свечения
десятков таких звезд.
Но трижды или четырежды в тысячелетие происходит нечто такое, перед чем
новая меркнет, кажется пустячком.
Когда звезда превращается в сверхновую, она какое-то время превосходит
яркостью все солнца галактики, вместе взятые. Китайские астрономы
наблюдали это явление в 1054 году, не зная, что наблюдают. Пятью веками
позже, в 1572 году, в созвездии Кассиопеи вспыхнула столь яркая
сверхновая, что ее было видно с Земли днем. За протекшую с тех пор тысячу
лет замечено еще три сверхновых.
Нам поручили побывать там, где произошла такая катастрофа, определить
предшествовавшие ей явления и, если можно, выяснить их причину. Корабль
медленно пронизывал концентрические оболочки газа, который был выброшен
шесть тысяч лет назад и все еще продолжал расширяться. Огромные
температуры, яркое фиолетовое свечение отличали эти оболочки, но газ был
слишком разрежен, чтобы причинить нам какой-либо вред. Когда взорвалась
звезда, поверхностные слои отбросило с такой скоростью, что они улетели за
пределы ее гравитационного поля. Теперь они образовали скорлупу, в которой
уместилась бы тысяча наших солнечных систем, а в центре пылало крохотное
поразительное образование - Белый Карлик, размерами меньше Земли, но
весящий в миллион раз больше ее.
Светящийся газ окружал нас со всех сторон, потеснив густой мрак
межзвездного пространства. Мы очутились в сердце космической бомбы,
которая взорвалась тысячи лет назад и раскаленные осколки которой все еще
неслись во все стороны. Огромный размах взрыва, а также то обстоятельство,
что осколки заполнили сферу поперечником в миллиарды миль, не позволяли
простым глазом уловить движение. Понадобились бы десятилетия, чтобы без
приборов заметить, как движутся клубы и вихри взбаламученного газа, но мы
хорошо представляли себе этот яростный поток.
Выверив, уточнив свой курс, мы вот уже несколько часов размеренно
скользили по направлению к маленькой лютой звезде. Когда-то она была
солнцем вроде нашего, но затем в какие-то часы расточила энергию, которой
хватило бы на миллионы лет свечения. И вот стала сморщенным скрягой,
который промотал богатство в юности, а теперь трясется над крохами,
пытаясь хоть что-то сберечь.
Никто из нас не рассчитывал всерьез, что мы найдем планеты. Если они и
существовали до взрыва, катаклизм должен был обратить их в облака пара,
затерявшийся в исполинской массе светила. Тем не менее мы провели
обязательную при подходе к любому неизвестному солнцу разведку и
неожиданно обнаружили вращающийся на огромном расстоянии вокруг звезды
маленький мир. Так сказать, Плутон этой погибшей солнечной системы,
бегущий вдоль границ ночи. Планета была слишком удалена от своего солнца,
чтобы на ней когда-либо могла развиваться жизнь, но эта удаленность спасла
ее от страшной участи, постигшей собратьев.
Неистовое пламя запекло скалы окалиной и выжгло сгусток замерзших
газов, который покрывал планету до бедствия. Мы сели, и мы нашли Склеп.
Его создатели позаботились о том, чтобы его непременно нашли. От
монолита, отмечавшего вход, остался только оплавленный пень, но уже первые
телефотоснимки сказали нам, что это след деятельности разума. Чуть погодя
мы отметили обширное поле радиоактивности, источник которой был скрыт в
скале. Даже если бы пилон над Склепом был начисто срезан, все равно
сохранился бы взывающий к звездам неколебимый, вечный маяк. Наш корабль
устремился к огромному "яблочку", словно стрела к мишени.
Когда воздвигали пилон, он, наверно, был около мили высотой; теперь он
напоминал оплывшую свечу. У нас не было Подходящих орудий, и мы неделю
пробивались сквозь переплавленный камень. Мы астрономы, а не археологи, но
умеем импровизировать. Забыта была начальная цель экспедиции; одинокий
памятник, ценой такого труда созданный на предельном расстоянии от
обреченного солнца, мог означать лишь одно. Цивилизация, которая знала,
что гибель ее близка, сделала последнюю заявку на бессмертие.
Понадобятся десятилетия, чтобы изучить все сокровища, найденные нами в
Склепе. Очевидно, солнце послало первые предупреждения за много лет до
конечного взрыва, и все, что они пожелали сохранить, все плоды своего
гения они заранее доставили на эту отдаленную планету, надеясь, что другое
племя найдет хранилище и они не канут бесследно в Лету. Поступили бы мы
так же на их месте или были бы слишком поглощены своей бедой, чтобы думать
о будущем, которого уже не увидеть и не разделить?
Если бы у них в запасе оказалось еще время! Они свободно сообщались с
планетами своей системы, но не научились пересекать межзвездные пучины, а
до ближайшей солнечной системы было сто световых лет. Впрочем, овладей они
высшими скоростями, все равно лишь несколько миллионов могли рассчитывать
на спасение. Быть может, лучше, что вышло именно так.
Даже не будь этого поразительного сходства с человеком, о чем говорят
их скульптуры, нельзя не восхищаться ими и не сокрушаться, что их постигла
такая участь. Они оставили тысячи видеозаписей и аппараты для просмотра, а
также подробные разъяснения в картинках, позволяющие без труда освоить их
письменность. Мы изучили многие записи, и впервые за шесть тысяч лет ожили
картины чудесной, богатейшей цивилизации, которая во много раз
превосходила нашу. Быть может, они показали нам только самое лучшее - и
кто же их упрекнет. Так или иначе, но мир их был прекрасен, города
великолепнее любого из наших. Мы видели их за работой и игрой, через
столетия слышали певучую речь. Одна картина до сих пор стоит у меня перед
глазами: на берегу на странном голубом песке играют, плещутся в волнах
дети - как играют дети у нас на Земле. Причудливые деревья, крона -
веером, окаймляют берег, и на мелководье, никого не беспокоя, бродят очень
крупные животные.
А на горизонте погружается в море солнце, еще теплое, ласковое,
животворное, солнце, которое вскоре вероломно испепелит безмятежное
счастье.
Не будь мы столь далеко от дома и столь чувствительны к одиночеству,
возможно, не были бы так сильно потрясены. Многие из нас видели в других
мирах развалины иных цивилизаций, но никогда это зрелище не волновало до
такой степени. Эта трагедия была особенной. Одно дело, когда род
склоняется к закату и гибнет, как это бывало с народами и культурами на
Земле. Но подвергаться полному уничтожению в пору великолепного расцвета,
исчезнуть вовсе - где же тут божья милость?
Мои коллеги задавали мне этот вопрос; я пытался ответить, как мог. Быть
может, отец Лойола, вы преуспели бы лучше меня, но в "Экзерсициа
Спиритуалиа" я не нашел ничего, что могло бы мне помочь. Это не был
греховный народ. Не знаю, каким богам они поклонялись, признавали ли
вообще богов, но я смотрел на них через ушедшие столетия, и в лучах их
сжавшегося солнца перед моим взглядом вновь оживало то прекрасное, на
сохранение чего были обращены их последние силы. Они многому могли бы
научить нас - зачем же было их уничтожать?
Я знаю, что ответят мои коллеги на Земле. Вселенная, скажут они, не
подчинена разумной цели и порядку, каждый год в нашей Галактике взрываются
сотни солнц, и где-то в пучинах космоса в этот самый миг гибнет чья-то
цивилизация. Творил ли род добро или зло за время своего существования,
это не повлияет на его судьбу: божественного правосудия нет, потому что
нет бога.
А между тем ничто из виденного нами не доказывает этого. Говорящий так
руководится чувствами, не рассудком. Бог не обязан оправдывать перед
человеком свои деяния. Он создал Вселенную и может по своему усмотрению ее
уничтожить. Было бы дерзостью, даже кощунством с нашей стороны говорит,
как он должен и как не должен поступать.
Тяжко лицезреть, как целые миры и народы гибнут в печи огненной, но я и
это мог бы понять. Однако есть предел, за которым начинает колебаться даже
самая глубокая вера, и, глядя на лежащие передо мной расчеты, я чувствую,
что достиг этого предела.
Пока мы не исследовали туманность на месте, нельзя было сказать, когда
произошел взрыв. Теперь, обработав астрономические данные и сведения,
извлеченные из скал уцелевшей планеты, я могу с большой точностью
датировать катастрофу. Я знаю, в каком году свет исполинского аутодафе
достиг нашей Земли. Знаю, сколь ярко эта сверхновая, что мерцает за кормой
набирающего скорость корабля, некогда пылала на земном небе. Знаю, что на
рассвете она ярким маяком сияла над восточным горизонтом.
Не может быть никакого сомнения: древняя загадка наконец решена. И все
же, о, всевышний, в твоем распоряжении было столько звезд! Так нужно ли
было именно этот народ предавать огню лишь затем, чтобы символ его
бренности сиял над Вифлеемом?


После двухтяжёлых рассказов можно и расслабиться. Вот просто весёлая история, построенная на интересной, хоть и не новой, идее... Правда, вряд ли кто-то до этого думал о применении сего на стадионе... Любителям футбола посвящается!)
Солнечный удар

Перевод Л. Жданова.


Вообще-то эту историю должен был бы рассказать кто-нибудь другой, лучше
меня разбирающийся в странном футболе, который известен в Южной Америке. У
нас в Москоу, штат Айдахо, мы хватаем мяч в руки и бежим. В маленькой
цветущей республике -- назову ее Перивия -- мяч бьют ногами. А что они
делают с судьей!..
Аста-ла-Виста, столица Перивии, расположена в Андах, на высоте трех
километров над уровнем моря. Это чудесный современный город, который очень
гордится своим великолепным футбольным стадионом. Ста тысяч мест и тех не
хватает для всех болельщиков, устремляющихся сюда в дни большого футбола,
например когда происходит традиционная встреча со сборной Панагуры.
Прибыв в Перивию, я первым делом услышал, что прошлогодний матч был
проигран из-за недобросовестного судьи. Он поминутно штрафовал игроков
перивийской сборной, не засчитал один гол -- словом, делал все, чтобы
сильнейший не победил. Слушая эти сетования, я мысленно перенесся в родной
Айдахо, но тут же припомнил, где нахожусь, и коротко заметил:
-- Вы ему мало заплатили.
-- Ничего подобного,-- последовал исполненный горечи ответ.-- Просто
панагурцы перекупили его.
-- Надо же! -- воскликнул я.-- Что за времена пошли, невозможно найти
честного человека!
Таможенный инспектор, который только что спрятал в карман мою последнюю
стодолларовую бумажку, смущенно зарделся под щетиной.
Последующие несколько недель оказались для меня довольно хлопотными. Не
буду вдаваться в подробности, скажу только, что мне удалось возродить свое
дело по продаже сельскохозяйственных машин. Правда, ни одна из поставленных
мною машин не попала на фермы, и мне стоило куда больше ста долларов
переправить их через границу так, чтобы излишне ревностные чиновники не
совали своего носа в упаковочные ящики. Меньше всего меня занимал футбол. Я
знал, что драгоценные импортные изделия в любой миг могут быть пущены в ход,
и принимал меры, чтобы на этот раз моя выручка пересекла границу вместе со
мной...
И все-таки я не мог совсем игнорировать разгоравшиеся по мере
приближения дня реванша страсти болельщиков. Хотя бы потому, что они мешали
моему бизнесу. Устроишь ценой немалых усилий и крупных затрат совещание в
надежной гостинице или дома у верного человека, а они через каждое слово
"футбол" да "футбол". С ума сойти можно! Я уже начал спрашивать себя, что, в
конце концов, важнее для перивийцев -- политика или спорт?
-- Джентльмены! -- не выдерживал я.-- Очередная партия дисковых сеялок
поступает завтра, и если мы не получим лицензии министерства сельского
хозяйства, кто-нибудь может вскрыть ящики, а тогда...
-- Не беспокойся, старина,-- беззаботно отвечал генерал Сьерра или
полковник Педро.-- Все улажено. Предоставь это армии.
Спросить: "Которой армии?" -- было бы неучтиво, и следующие десять
минут мне приходилось слушать спор о футбольной тактике и о том, как лучше
уломать упорствующего судью. Я и не подозревал (кто мог подозревать!), что
эта тема прямо относится к нашему делу.
Тогда я совсем запутался, но с тех пор у меня было довольно досуга,
чтобы разобраться. Центральной фигурой беспримерного спектакля, конечно, был
дон Эрнандо Диас, богатый повеса, болельщик футбола, дилетант в науке и --
могу поручиться -- будущий президент Перивии. Любовь к гоночным машинам и
голливудским красоткам, особенно прославившая его за рубежом, побудила
большинство людей считать, что слово "повеса" полностью исчерпывает
характеристику Диаса. Как же они заблуждались!
Я знал, что дон Эрнандо один из наших; в то же время он пользовался
расположением президента Руиса -- положение выгодное, но и деликатное.
Разумеется, мы с ним никогда не встречались. Дону Эрнандо приходилось быть
крайне осмотрительным в выборе друзей; и вообще мало кто стремился без
крайней надобности видеться со мной. О том, что он увлекается наукой, я
узнал гораздо позже. Говорили, у него есть своя личная обсерватория, где он
любит уединяться в ясные ночи,-- впрочем, не только для астрономических
наблюдений...
Подозреваю, что дону Эрнандо пришлось пустить в ход все свое обаяние и
красноречие, чтобы уговорить президента. Не будь старик сам болельщиком, не
переживай он прошлогоднее поражение так же сильно, как любой другой честный
перивиец, он бы ни за что не согласился. Должно быть, президента подкупила
оригинальность замысла -- он даже пошел на то, чтобы на несколько часов
лишиться половины своей армии. Кстати (и дон Эрнандо, несомненно, не
преминул напомнить об этом), можно ли придумать лучший способ обеспечить
себе расположение вооруженных сил, чем предоставить им пятьдесят тысяч
билетов на матч года?!
Занимая свое место на трибуне в тот достопамятный день, я, понятно,
ничего этого не знал. Если вы предположите, что я без особой охоты пришел на
стадион, вы не ошибетесь. Но полковник Педро дал мне билет, и лучше было не
обижать его. И вот я сижу под палящими лучами солнца, обмахиваюсь программой
и, включив в ожидании начала свой транзистор, слушаю прогнозы комментатора.
Стадион был набит до отказа, огромная овальная чаша представляла собой
сплошное море лиц. Начало игры задерживалось: полицейские работали как
черти, но не так-то просто обыскать сто тысяч человек -- чтобы не пронесли
огнестрельное оружие. На этом настояли гости, к превеликому недовольству
местных жителей. Однако по мере того, как росли горы конфискованных "пушек",
протесты смолкли.
Оглушительный свист возвестил о том, что прибыл на бронированном
"кадиллаке" судья матча.
-- Послушайте,-- обратился я к своему соседу, молодому лейтенанту
(невысокий чин позволял ему без опаски показываться в моем обществе),--
почему не заменят судью, если он так непопулярен?
Лейтенант удрученно пожал плечами:
-- Гостям принадлежит право выбора. Мы тут ничего не можем поделать.
-- Но в таком случае вы обязаны побеждать, когда играете в Панагуре!
-- Верно... Но мы в последний раз были излишне самоуверенны, играли так
скверно, что даже наш собственный судья не мог нас спасти.
Я был одинаково равнодушен к обеим командам и приготовился провести два
скучных и утомительных часа. Редко мне доводилось так ошибаться.
Матч все не начинался. Сперва потные музыканты исполнили оба гимна,
затем команды представили президенту и его супруге, потом кардинал всех
благословил, потом произошла заминка: капитаны вели не совсем вразумительный
спор о размерах и форме мяча. Я тем временем читал подаренную мне
лейтенантом программу. Она была роскошно издана -- на отличной бумаге
размером с половину газетного листа, щедро иллюстрированная, первая и
последняя страницы покрыты серебряной фольгой. На таком издании своих денег
не выручишь, но для издателей это явно было вопросом престижа, а не прибыли.
Правда, список жертвователей на "Специальный Победный Сувенирный Выпуск"
выглядел внушительно, и возглавлял его сам президент.
Я увидел фамилии большинства моих друзей и с улыбкой прочел, что
пятьдесят тысяч экземпляров, бесплатно розданных "нашим доблестным воинам",
оплачены доном Эрнандо. Довольно наивная, на мой взгляд, заявка на
популярность. И стоит ли расположение воинов таких денег? И не слишком ли
рано писать "Победный", не говоря уже о том, что это бестактно...
Рев толпы прервал мои размышления: началась игра. Мяч заметался от ноги
к ноге, но не успел в своем замысловатом движении пересечь и половины поля,
как перивиец в голубой футболке сделал подножку полосатому панагурцу. "Эти
молодцы не теряют времени,-- сказал я себе.-- Что-то предпримет судья?" К
моему удивлению, он ничего не предпринял. Неужели перекупили?
Разве это был не фол -- правильно выражаюсь? -- обратился я к
лейтенанту.
Ха! -- воскликнул он, не отрывая глаз от поля.-- Кто обращает внимание
на такие мелочи? К тому же этот койот ничего не заметил.
Что верно, то верно. Судья находился в другом конце поля, ему явно было
трудно поспевать за игроками. Его нерасторопность озадачила меня, но вскоре
я понял, в чем дело. Вам приходилось видеть человека, который пытается
бегать в тяжелой кольчуге? "Бедняга,-- подумал я, испытывая к нему симпатию,
с которой один жулик смотрит на другого.-- Ты честно отрабатываешь
полученную мзду. Тут сидишь на месте, и то жарко..."
Первые десять минут игра шла вполне корректно, было всего три
потасовки. Перивийцы упустили возможность забить гол -- защитник отбил мяч
головой так чисто, что бурное ликование панагурских болельщиков (им отвели
особый сектор, с прочными барьерами и полицейской охраной) даже не было
заглушено свистом. Я разочаровался. Да, измени форму мяча, и игра будет
совсем похожа на заурядное состязание у нас в Айдахо!
Санитары сидели без дела почти до конца первого тайма, когда три
перивийца и два панагурца (а. может быть, наоборот) переплелись в
бесподобной свалке. Только один из них смог сам подняться на ноги, на
трибунах творилось нечто невообразимое, наконец пострадавших вынесли с поля
боя и наступил небольшой перерыв, пока происходили замены. В этой связи
возникло первое серьезное недоразумение: перивийцы заявили, что игроки
противной стороны только прикидываются ранеными, чтобы был предлог ввести
свежие силы. Но судья был непреклонен. На поле вышли новые игроки, и матч
возобновился под глухой ропот зрителей.
Тут же панагурцы забили гол. Никто из моих соседей не покончил с собой,
но многие были на грани. Подкрепление явно ободрило гостей, и местной
команде приходилось туго. Точные пасы противника превратили защиту
перивийцев в сито с очень большими отверстиями.
"Что ж,-- сказал я себе,-- рефери может позволить себе судить честно --
все равно его команда выигрывает!" Кстати, до сих пор он не проявлял явного
пристрастия.
Ждать пришлось недолго. Перивийцы дружными усилиями в последний миг
отразили грозную атаку на свои ворота, и один из защитников сильнейшим
ударом отправил мяч в другой конец поля. Мяч еще не опустился на землю,
когда пронзительный свисток прервал игру. Короткое совещание между судьей и
капитанами команд почти сразу вылилось в нешуточный конфликт. Футболисты
бурно жестикулировали, толпа громогласно выражала свое недовольство.
-- Что сейчас происходит? -- жалобно спросил я.
-- Судья говорит, что наш игрок был в офсайде.
-- Каким образом? Он же стоит почти у своих ворот.
-- Тише! -- крикнул лейтенант, не желая тратить время на то, чтобы
просвещать невежду.
Меня не так-то легко заставить замолчать, но на сей раз я покорился,
решив разобраться сам. Так, кажется, панагурцы получили право на штрафной...
Я вполне разделял чувства болельщиков.
Мяч описал в воздухе изумительную параболу, задел штангу и, несмотря на
отчаянный прыжок вратаря, влетел в ворота. Из глоток зрителей вырвался вопль
отчаяния, тотчас сменившийся тишиной, которая показалась мне еще более
выразительной. Словно исполинский зверь был ранен и затаился, выжидая
удобный миг для страшной мести. Несмотря на жгучие лучи полуденного солнца,
у меня пробежал холодок по спине. Ни за какие сокровища инков я не поменялся
бы местами с этим несчастным, который стоял на поле, обливаясь потом в своей
кольчуге.
Итак, 2:0, но мы не теряли надежды. До конца первого тайма оставалось
несколько минут, да впереди еще весь второй тайм. Перивийцы рвались в бой и
играли как дьяволы, твердо вознамерившись доказать, что готовы принять
вызов.
Их воодушевление тотчас принесло плоды. Не прошло и двух минут, как
местная команда забила безупречный гол. Трибуны взорвались ликованием. Я
орал вместе со всеми, награждая судью испанскими эпитетами, которых, честное
слово, до тех пор даже не знал.
2:1 -- и сто тысяч, которые заклинали и проклинали все и вся, мечтая,
чтобы счет сравнялся.
Гол был забит перед самым концом тайма. Постараюсь быть беспристрастным
-- серьезность вопроса требует этого. Один из нападающих нашей команды
получил пас, сделал рывок метров на пятнадцать--двадцать, ловко обвел двух
защитников и неотразимо пробил по воротам.
Мяч еще трепетал в сетке, когда раздался свисток.
"Что такое? -- удивился я.-- Неужели не засчитал? Этого не может быть!"
Я ошибся. Судья показал, что игрок подправил мяч рукой. У меня отличное
зрение, однако я не заметил никакой руки. Вот почему я, по совести говоря,
не могу порицать перивийцев за то, что потом произошло.
Полиции удалось сдержать натиск зрителей, хотя несколько минут
казалось, что они вот-вот ворвутся на поле. Обе команды отошли к своим
воротам, в центре остался только упорствующий судья. Наверно, в этот миг он
соображал, как унести ноги со стадиона, утешаясь мыслью, что после матча
сможет удалиться на покой.
Звонкий сигнал горна был неожиданностью для всех, исключая, разумеется,
пятьдесят тысяч вымуштрованных болельщиков из вооруженных сил, которые давно
с нетерпением ждали его. Внезапно на трибунах воцарилась тишина, такая
тишина, что стал слышен шум уличного движения в городе. Новый сигнал -- и на
месте моря лиц на противоположной трибуне вспыхнуло ослепительное сияние.
Я невольно вскрикнул и прикрыл глаза руками. Мелькнула ужасная мысль:
"Атомная бомба..." Я съежился, точно это могло спасти меня. Но взрыва не
последовало. Только пламя продолжало сверкать, настолько яркое, что
несколько долгих секунд мои глаза воспринимали его даже сквозь закрытые
веки. Третий, последний, сигнал горна -- и сияние погасло так же внезапно,
как появилось.
Я открыл глаза. Все было по-прежнему, если не считать одной небольшой
детали. Там, где стоял судья, теперь лежала кучка праха, над которой в
недвижном воздухе медленно вился дымок.
Что, что произошло?! Я повернулся к своему соседу. Он был потрясен не
меньше моего.
-- Мадре де диос,-- прошептал он.-- Никогда не думал, что так выйдет.
Его расширившиеся зрачки были устремлены не на погребальный костер на
футбольном поле, а на изящную программу-сувенир, которая лежала на его
коленях. И тут меня осенила догадка! Но... разве это возможно?
Даже теперь, когда мне все давно объяснили, я с трудом верю тому, что
видел собственными глазами. Это было так просто, так очевидно -- и так
невероятно!
Вы пускали солнечного зайчика маленьким зеркальцем кому-нибудь в глаза?
Ну конечно, этот фокус известен каждому ребенку! Помню, как я сыграл
подобную штуку с учителем и что потом последовало... Но я никогда не
задумывался, что будет, если тот же трюк исполнят пятьдесят тысяч солдат,
вооруженных рефлекторами площадью в несколько квадратных дециметров.
До тех пор я не подозревал, сколько энергии содержат солнечные лучи.
Большую часть тепла, падавшего на восточную трибуну огромного стадиона,
направили на маленькую площадку, где стоял судья. Наверно, он ничего не
успел почувствовать -- ведь это было все равно что упасть в раскаленную
топку!
Уверен, что, кроме дона Эрнандо, никто не ожидал такого результата.
Вымуштрованным болельщикам сказали только, что судья будет ослеплен и до
конца матча выйдет из строя. Уверен также, что никто не мучился угрызениями
совести. В Перивии футбол в почете.
И политические махинации тоже. Пока шла игра (итог был предрешен -- на
поле вышел более покладистый и разумный судья), мои друзья не теряли
времени. И к тому моменту, когда наша команда с триумфом покинула поле (счет
14:2), все уже было закончено. Обошлось почти без стрельбы; выйдя из
правительственной ложи, президент узнал, что ему заказан билет на самолет,
вылетающий утром следующего дня в Мехико-Сити. Помню слова генерала Сьерра,
которые он произнес, провожая меня на тот же самолет:
-- Мы дали армии выиграть футбольный матч. Пока она действовала на
стадионе, мы выиграли страну. И все довольны.
Я слишком хорошо воспитан, чтобы выражать вслух свои сомнения в таких
случаях, но мне его рассуждения показались близорукими. Миллионы панагурцев
чувствовали себя далеко не счастливыми, и рано или поздно должен наступить
день расплаты.
Подозреваю, что он уже близок. На прошлой неделе один мой друг (он
всемирно известный специалист в своей области, но предпочитает быть
свободным художником и работает под чужим именем) невзначай проговорился.
-- Джо,-- сказал он,-- объясни мне, в чем смысл дурацкого заказа,
который я недавно получил: сконструировать управляемую ракету, способную
поместиться внутри футбольного мяча?